И вот Артамонов, одетый в чужое платье, обтянутый им, боясь пошевелиться, сконфуженно сидит, как во сне, у стола, среди тёплой комнаты, в сухом, приятном полумраке; шумит никелированный самовар, чай разливает высокая, тонкая женщина, в чалме рыжеватых волос, в тёмном, широком платье. На её бледном лице хорошо светятся серые глаза; мягким голосом она очень просто и покорно, не жалуясь, рассказала о недавней смерти мужа, о том, что хочет
продать усадьбу и, переехав в город, открыть там прогимназию.
Неточные совпадения
— Лидию кадеты до того напугали, что она даже лес хотела
продать, а вчера уже советовалась со мной, не купить ли ей Отрадное Турчаниновых? Скучно даме. Отрадное — хорошая
усадьба! У меня — закладная на нее… Старик Турчанинов умер в Ницце, наследник его где-то заблудился… — Вздохнула и, замолчав, поджала губы так, точно собиралась свистнуть. Потом, утверждая какое-то решение, сказала...
— Поп крест
продал, вещь — хорошая, старинное немецкое литье. Говорит: в земле нашел. Врет, я думаю. Мужики, наверное, в какой-нибудь
усадьбе со стены сняли.
Ивана Ивановича «лесничим» прозвали потому, что он жил в самой чаще леса, в собственной
усадьбе, сам занимался с любовью этим лесом, растил, холил, берег его, с одной стороны, а с другой — рубил,
продавал и сплавлял по Волге. Лесу было несколько тысяч десятин, и лесное хозяйство устроено и ведено было с редкою аккуратностью; у него одного в той стороне устроен был паровой пильный завод, и всем заведовал, над всем наблюдал сам Тушин.
— Сибирян-то? Задаром взял. Десятин с тысячу места здесь будет, только все лоскутками: в одном месте клочок, в другом клочок. Ну, Павел Павлыч и видит, что возжаться тут не из чего. Взял да на круг по двадцать рублей десятину и
продал. Ан одна
усадьба кирпичом того стоит. Леску тоже немало, покосы!
В апреле, совсем неожиданно, приехал в свою
усадьбу местный землевладелец, он же и главный попечитель школы, Андрей Степаныч Аигин. Прибыл он затем, чтобы
продать леса и на вырученные деньги прожить лето за границей. Операция предстояла несложная, но Аигин предположил пробыть в деревне до мая, с тем чтобы, кстати, учесть управителя, возобновить на всякий случай связи с местными властями и посмотреть на школу.
— Еще годков пять помыкаемся, — говорила мне Федосьюшка, — да выдем замуж за Ивана Родивоныча, а там и укатим в свое место. Беспременно она у барыни всю
усадьбу откупит. Уж ты сделай милость, голубчик, напиши тетеньке-то, чтоб она годков пять покрепилась, не
продавала. Слышали мы, что она с Финагеичем позапуталась, так мы и теперь можем сколько-нибудь денег за процент дать, чтобы ее вызволить. А через пять лет и остатние отдадим — ступай на все четыре стороны!
Представьте себе: свою маленькую новгородскую
усадьбу бабенька завещала
продать и проценты с капитала употреблять на чествование памяти Аракчеева в день его рождения, а Петруше отказала всего тысячу рублей.
Жена его, пожив с ним несколько лет, уехала тайком в Москву и
продала какому-то ловкому аферисту свое имение, а Пигасов только что построил в нем
усадьбу.
— Позвольте вам, господин, доложить: и вас за эти самые слова похвалить нельзя. Потому я — садовник, и всякий, значит, берет это в рассуждение. Теперича вы, например,
усадьбу свою
продавать вздумали… хорошо! Приходит, значит, покупатель и первым делом: садовник! кажи парники! Что я ему покажу? А почему, скажет, в парниках у тебя ничего не растет? А?
Я теперь сиротинушка, хозяин свой, и душа-то моя своя, не чужая, не
продавал ее никому, как иная, что память свою загасила, а сердце не покупать стать, даром отдам, да, видно, дело оно наживное!» Я засмеялась; и не раз и не два говорил — целый месяц в
усадьбе живет, бросил товары, своих отпустил, один-одинешенек.
На другой день утром Елена Ивановна уехала с детьми в Москву. И пошел слух, что инженер
продает свою
усадьбу…
Ведь река порядочная, не пустячная; на ней можно было бы завести рыбные ловли, а рыбу
продавать купцам, чиновникам и буфетчику на станции и потом класть деньги в банк; можно было бы плавать в лодке от
усадьбы к
усадьбе и играть на скрипке, и народ всякого звания платил бы деньги; можно было бы попробовать опять гонять барки — это лучше, чем гробы делать; наконец, можно было бы разводить гусей, бить их и зимой отправлять в Москву; небось одного пуху в год набралось бы рублей на десять.
Глаза утомились глядеть в бинокль. Теркин положил его в футляр и еще постоял у того же пролета колокольни. За рекой парк манил его к себе, даже в теперешнем запущенном виде… Судьба и тут работала на него. Выходит так, что владелец сам желает
продать свою
усадьбу. Значит, „приспичило“. История известная… Дворяне-помещики и в этом лесном углу спустят скупщикам свои родовые дачи,
усадьбы забросят… Не одна неумелость губит их, а „распуста“.
— Понимаю!.. Видите, Иван Захарыч… — Первач стал медленно потирать руки, — по пословице: голенький — ох, а за голеньким — Бог… Дачу свою Низовьев, — я уже это сообщил и сестрице вашей, —
продает новой компании… Ее представитель — некий Теркин. Вряд ли он очень много смыслит. Аферист на все руки… И писали мне, что он сам мечтает попасть поскорее в помещики… Чуть ли он не из крестьян. Очень может быть, что ему ваша
усадьба с таким парком понравится. На них вы ему сделаете уступку с переводом долга.
— Она того мнения, что лесную дачу и
усадьбу с парком надо
продать безотлагательно.
— Другое дело — заохотить представителя компании, этого Теркина. Если же ему самому приглянется и ваша
усадьба с парком, то надо будет на этом особенно поиграть. Вряд ли у него есть свои большие деньги. Разгорятся у него глаза на
усадьбу — мой совет:
продать ему как можно сходнее.
Захотел дворянку приобрести вместе с
усадьбой,
продал себя своему чванству; а поди, воображает, что он облагодетельствовал всю семью и осчастливил блудливую девчонку законным браком!
— Конечно, конечно, — поспешил согласиться Теркин. — Но с чем же очутится племянница ваша? У Ивана Захаровича, если он
продаст и
усадьбу, останется то дальнее именьице; но и на него вы предъявляете свое право. Стало, оно фактически ему принадлежать не будет. Правда, наследницей вашей, во всяком случае, Александра Ивановна…
Тетя Марфа говорила ей, что отцу „до зарезу“ нужно
продать лес, а может быть, пойдет в продажу и
усадьба.
Она вывезла из Селезневской
усадьбы все драгоценности,
продала огромные заводские леса, приобрела на свое имя богачевские дома и в довершение всего отбирала от заводской конторы всю наличную выручку, не оставляя денег даже для расчета с рабочими.
Внучка эта, будучи прямой наследницей дяди, пользуясь законом 9 ноября,
продает в собственность и землю и
усадьбу, на которой жил проситель.
— Ох ты, господи!.. Это точно, батюшка, все в умаление пришло… Скудость!.. А все-таки… дом
продать… Папенька-маменька… дяденька — бабенька — все жили… Опять же вотчина…
усадьба… ранжереи, ананасницы…